77. Чтец в тюрьме.

   Начало: 76. Неожиданное заявление судьи.

        «Чем можно занять себя в одиночной камере, пока судья и прокурорша месяц отдыхают в отпуске?» — размышляла я на другой день после судебного заседания.

        Посматривая на три тома фальсификата против меня, я, по совету «подруги по тюрьме» арестантки Полины, решила провести над бумагами «обряд».

        Ночью, через «продольную дорогу», мне передали от Полины «крещенскую воду» и церковную свечку. Вообще-то, церковные свечи очень трудно достать в тюрьме, через посылку никогда не отдадут, но иногда в тюрьму приезжает священник и проводит службы, у него и можно приобрести церковную утварь. Но ещё, как я уже не раз рассказывала, в тюрьме есть люди, которые могут достать разные вещи и продать за баснословные деньги.

        Так вот, разложила я эти документы на столе, обрызгала титульные листы крещенской водой и зажгла свечу. По совету Полины прочитала три раза молитву «Отче наш».

        Честно скажу, в этот день, как и на следующие три недели желание изучать документы так и не появилось.

        За три недели отпуска судьи, во мне всё больше и больше развивалась ненависть к этому человеку. Каждый день меня злило, что я заточена в тюрьме, лишена привычной и свободной жизни, а судья и прокурорша «отрываются» где-нибудь на Сейшилах, загорая на белом песке. «Чтобы их смыло цунами!» — слала я им арестантские пожелания.

        На четвёртую неделю я была настолько озлоблена на состав суда, что агрессивно взялась за материалы дела с одним желанием: раздавить этот змеиный клубок.

        Незаметно для самой себя, я за несколько дней написала более двадцати ходатайств и заявлений. Переписав их в двух экземплярах, отправила через тюремную канцелярию в суд.

        На следующий день после отправки ходатайств, ко мне в камеру пожаловала надзирательница Василиса. Чему я очень удивилась, больше месяца о ней не было ничего слышно и видно.

        «Как у Вас дела? У Вас есть какие-нибудь просьбы или пожелания?» — поинтересовалась она, избегая смотреть мне в глаза.

        «Спасибо. У меня всё есть. Что-то Вас давно не было видно, тоже в отпуске отдыхали?» — равнодушно произнесла я.

        «Нет, не в отпуске. Было много работы.» — ответила тюремщица.

        Мне показалось, что её лицо стало довольным после моего вопроса.

        Тюремщица разглядывала внимательно вещи и предметы в моей камере, при этом думая о чём-то своём. Заметив на полочке книги из тюремной библиотеки, взяла одну из них.

        «Вы читаете Т.Драйзера? У нашего библиотекаря закончились книги-романы?» — удивлённо спросила она.

        Я рассмеялась и ответила:

        «Библиотекарь пытался мне навязать детективы и романы, но мне интересна другая литература. «Финансиста», которого Вы держите в руках, я ещё на свободе минимум раз десять прочитала. Рекомендую и Вам. Когда мне библиотекарь принёс эти книги Д.Лондона и Т.Драйзера, я удивилась, что их никто не читал здесь – листы склеены после типографии. А сами книги выпуска восьмидесятых годов. Так приятно, что эти книги девственно пролежали тридцать лет на полках тюремной библиотеки.»

        «Мне всегда казалось, что этих авторов читают только мужчины. Лично мне, они уж точно «не зайдут». С трудом в молодости прочитала «Белый клык». Так скучно написано. Я бы Вам порекомендовала всё же, что-нибудь современное почитать, Вы и так здесь в серости находитесь, ещё и унылую старину читаете.» — равнодушно ответила тюремщица и положила книгу обратно на полку.

        Я промолчала на её заявление, наблюдая за тюремщицей, которая явно не хотела уходить из камеры и искала повод задержаться.

        «Слышала, что Вы вчера завалили нашу канцелярию письмами в суд.» — наконец-таки тюремщица озвучила то, зачем пришла.

        «Судья ушёл в отпуск, а перед этим выдал мне все материалы по уголовному делу против меня. Тогда как, ознакомить с делами должны были ещё с пол года назад. Вот, теперь приходится навёрстывать упущенное время и строчить заявления.» — недовольно ответила я.

        «А что же это нашло на Вашего судью? Я не раз слышала о нём неприятные отзывы. Говорят, он – неприятный, высокомерный, жестокий и беспринципный судья!» — продолжила тюремщица.

        «А я вот о нём слышала другое!» — яростно с возмущением воскликнула я.

        Тюремщица удивлённо на меня уставилась, а я мысленно разозлилась на себя: «С чего это меня так понесло – защищать этого судью».

        «Вы так его защищаете, что можно было бы предположить, что судья – Ваш родственник или знакомый. Или Вы в него влюблены.» — ехидно произнесла надзирательница.

        Мои щёки пылали. Я упрямо молчала и ничего не произносила на вопрошающий взгляд Василисы. Не дождавшись от меня ответа, взгляд тюремщицы сменился на презренный, и она молча вышла из моей камеры.

        С уходом надзирательницы Василисы, я почувствовала приближающуюся опасность. Тяжело вздохнув, я села на скамью и стала размышлять о своих эмоциях к судье. То, что я так рьяно кинулась защищать его – мне это самой не нравилось.

        Несколько часов я сидела неподвижно, вспоминая и анализируя поведение, тон голоса и взгляды на меня судьи. Также, я вспоминала выражение его лица, когда меня привезли в суд после «отработок». 60. Ад в некурящей камере. Тогда, он пытался скрыть маску беспокойства и облегчения на лице.

   «Возможно Полина права.» — прошептала я вслух.

   «Удав и кролик, волк и ягнёнок.» 

   Шла последняя неделя отпуска суда, а со мною после посещения надзирательницы Василисы и моего страшного «открытия чувств», стали происходить странные ощущения. Моё настроение и поведение становилось не подконтрольным мне: такое происходит с женщиной в первые пять месяцев беременности. Мне то хотелось спать, то энергично бодрствовать – меня распирало на супер-подвиги, как Дон Кихота, из меня лилась неудержимая энергия, отчего я по нескольку раз вымывала всё в камере в течение часа. Затем на меня накатывала грусть-тоска и я неудержимо рыдала, как истеричка. Потом меня охватывало веселье, и я, включив на всю громкость радио, танцевала и веселилась. Общаясь же по телефону с сыночком и Адамом, я постоянно с ними ругалась. Мне было обидно, что они не понимают моих внутренних чувств, и я им обоим высказывала всё, что накопилось внутри меня. Больше всех выпадало выслушивать моему сыну.

   На четвёртый или пятый день такого моего поведения, меня посетила психолог. Её приход в камеру совпал с моей повышенной активностью работоспособности, когда я третий раз подряд вымывала стены и полы в камере.

   «Какая чистая камера стала, линолеум и стены даже блестят.» — похвалила меня психолог.

   А меня распирало от гордости, что наконец-таки адекватный человек оценил мои труды.

   Около часа мы провели за беседой с психологом, после чего она мне оставила антистрессовые мантры и цветные карандаши. Психолог пообещала, что через несколько дней принесёт мне ещё мантры и проанализирует те, которые я разукрашу.

   После её ухода, в течение часа я была погружена в раскрашивание мантр. Все десять картинок были готовы. Я постучала в бронь и попросила продольную узнать о психологе. Наталья Леонидовна всё ещё была в корпусе тюрьмы. Она ещё раз пришла ко мне в камеру и очень внимательно рассматривала мои раскрашенные шедевры. Очень удивлённо на меня посмотрев, психологиня поинтересовалась о моём самочувствии.

   «Мне кажется, что у меня какой-то гормональный сбой в организме. Я не могу контролировать свои эмоции. Я не знаю, что со мною творится.» — негромко призналась я психологу.

   Она на меня сочувственно посмотрела и пообещала на следующий день принести как можно больше антистрессовых мантр.

   Этим же вечером дорожник камеры 53 с мужского корпуса позвонил мне на телефон и попросил у меня ломоть хлеба или батона. Хлеб очень часто просили у меня с разных мужских камер.

   «В десять вечера принесут свежий хлеб, и я отправлю вам на хату.» — пообещала я.

   «Луна, тебе козлятники хлеб ночью отдают?» — удивлённо поинтересовался дорожник Вася.

   «Да, уже несколько вечеров. Приносят ещё горячий, такой вкусный, что я сразу всю булку съедаю. Но сегодня поделюсь с тобою.» — пообещала я.

   «Странно. Но всей тюрьме хлеб так и выдают с утренней баландой. А с тобою не происходят какие-нибудь странности? Тебя эмоционально не «колбасит» или на секс не пробивает?» — негромко спросил дорожник Вася.

   «Ты думаешь, мне виагру в хлеб подсовывают?» — тихо смеясь спросила я, при этом понимая, что странности в моём поведении начались, как-раз после получения ночного хлеба.

   «Насчёт виагры не знаю, а вот «соляку» и тому подобное могут легко. Тебя же сын хорошо «греет». Будь внимательнее, хочешь я на себе всю твою сегодняшнюю булку проверю, завтра ночью сообщу.» — также негромко предложил дорожник.

   «Васенька, я могу тебе всю булку отправить, но не хочу, чтобы ты подсел «на запретку».» — беспокойно ответила я, теперь понимая, что мне в хлеб подсовывали наркоту.

   «Не боись, я раньше пробовал – мне не понравилось. Ты же читала мою делюгу, меня не по «народной» хлопнули. А так, мы проведём с тобою эксперимент, и ты точно будешь знать, какой у тебя хлеб.» — сказал Вася.

   Через несколько часов я порезала горячую булку хлеба на небольшие ломтики, чтобы переслать по дороге соседям.

   На следующий день до вечера, у меня было мерзопакостное настроение и распирало с кем-нибудь поругаться. Хотелось горячего хлеба.

   После постановки дорог и «прилёта моего фонарика», я знала от Васька, что в хлебе была «наркота». Дорожник Вася крикнул клич по всей тюрьме, и мне из камер моих друзей-арестантов «прилетели» адсорбирующие лекарства.

   Этой и следующей ночью я не принимала хлеб от козлятника. Отказываясь от хлеба, я рыдала до утра и страдала от противного ощущения ломок тела.

   На третью ночь, накануне выезда меня в суд, я узнала, что дорожника Васю «закрыли в карцер». Как рассказал мне смотрящий за их хатой, что «Васька избил мусорка».

   На душе было грустно и тяжело, я понимала, что дорожник Вася пострадал из-за наркотиков, которые вызывали и у меня агрессивное состояние.

   Я позвонила смотрящему за хатой 53 и поинтересовалась, что могу передать из вкусностей для Васи на карцер.

   «Сестра, не беспокойся, мы Васька хорошо греем на киче. Напиши ему маляву – мы перешлём. Ему будет очень приятно, тем более у него завтра днюха – юбилей двадцатипятилетний.» — сообщил смотрящий Зеля за хатой 53.

   Я написала очень трогательное и душевное поздравление, как самому дорогому и родному брату, которого у меня никогда не было, но появился. Эту маляву Вася получит через несколько часов, а ответ от него я знала, что может и не прийти, потому что у Васи в карцере может не быть бумаги и ручки.

   Этой ночью мне не хотелось спать, до утра мы проболтали с сыночком. Я извинялась перед ним за своё неадекватное поведение. Он простил и заверил, что не обижается на меня и понимает, как мне тяжело находится в тюрьме.

   Конечно же я не могла сообщить сыну о том, что меня несколько дней держали на наркоте. Нас прослушивали и за такое моё заявление могли меня сразу «отсуицидить».

   В шесть утра я собиралась на выезд в суд, моё эмоциональное состояние было ещё нестабильным. Как оголённый зубной нерв, меня раздражало и бесило абсолютно всё. Очень хотелось с кем-нибудь поругаться.

   «Что с тобою случилось? Ты такая невыносимая была эту неделю!» — спросил у меня Адам, когда мы уже стояли в клетках суда.

   «Гормональный сбой.» — раздражённо ответила я.

   «Со мною такое же бывает. Это из-за сексуального воздержания!» — понимающе ответил Адам, и его глаза засветились хитрым огоньком.

   Адам нагло и соблазнительно принялся осматривать меня, начиная с ног и поднимая взгляд выше к моему лицу, при этом он театрально вздыхал с сексуальной озабоченностью.

   «Адам, ты смущаешь меня!» — рассмеялась я, чувствуя, что краснею.

   «Давай уже поскорее поженимся и будем жить в одной камере?» — умоляюще и тоскливо попросил он.

   Я не успела ему ответить, за мною в судебный отстойник с клетками пришёл конвой, чтобы конвоировать в судебное заседание. Среди конвойных я увидела свою землячку Олю и очень обрадовалась ей.

   Адвокат неприятно поздоровался со мною, когда меня закрыли в аквариуме суда. Прокурорша посмотрела на меня с презрением, секретарь судьи уважительно поздоровалась со мною, как и всегда.

   Уже больше десяти минут я сижу на скамье подсудимых, а судья всё ещё не появляется. Отчего-то меня всю колотит, как перед экзаменом. Открылась дверь из кабинета судьи и появился Он. 

   «Значит всё-таки «Удав и кролик»!» — подумала я.

  

  Судья с довольным лицом зачитывал мои ходатайства и под отрицательные реплики прокурорши – отклонял все ходатайства. Во мне начинал просыпался агрессивный зверь из наркотического хлеба: с каждым отклонённым моим ходатайством – у меня было желание убить судью и прокуроршу.

   После девятого отклонённого моего заявления, мой неконтролируемый организм прокричал на весь зал (хорошо хоть без мата!):

   «Ваша честь? Я могу хотя бы от Вас услышать основания в отказах моих ходатайств? Сколько можно меня «отрабатывать»? Если Вы не вчитываетесь и не углубляетесь в смысл моих заявлений, то не вызывайте меня в заседания, а рассматривайте уголовное дело без моего участия! Не катайте меня в суд в ваших вонючих автозаках! И не издевайтесь надо мною своими оплёванными клетками-отстойниками суда!»

   Моя реплика была грозной, угрожающей и прогромыхавшей на весь зал, как гром среди ясного неба. Конвойные подскочили, выйдя из полусонного состояния, прокурорша напряглась, как и секретарь судьи. Землячка Оля смотрела на меня с одобряющей поддержкой. Судья был бледен и онемевшим в течение долгого времени.

   Я чувствовала, что все, кто находится в зале смотрят на меня. Но я испепеляла лицо судьи, которое было растерянным и нерешительным. Тишина затягивалась, все ждали реплики судьи.

   «Это дело мы не можем рассматривать без Вашего участия.» — негромко на выдохе произнёс «Ваша Честь».

   Мне с трудом удалось сдержать свою следующую реплику, которая рвалась из меня: «Хотите, чтобы я Вас или прокуроршу послала матом? И тогда бы за оскорбление суда, меня уже не катали в суд?»

   Судья посмотрел на меня и его качнуло в кресле, видимо моя скрытая реплика была написана на моём лице. Оставалось ещё более десяти не зачитанных моих ходатайств, которые были в руке у судьи.

   «Подсудимая, у Вас есть ещё какие-нибудь ходатайства?» — спросил охрипшим голосом судья.

   «Да, есть! У меня отказ от моего адвоката! В порядке 51, 52 статьи УПК РФ!» — неожиданно для всех объявила я.

   «Какая причина?» — удивлённо посмотрел на меня судья.

   В его глазах всё ещё стояла растерянность, и мне даже показалось, что раздосованность, но не на меня, а на самого себя. 

   «Мы с адвокатом не сошлись в тактике моей защиты!» — объявила я.

   Судья смотрел растерянно то на меня, то на адвоката.

   «Объявляю перерыв заседания на неделю. За это время защитник придёт к Вам в СИЗО и Вы обсудите с ним Ваши претензии к нему. После чего, в следующем заседании, рассмотрим это Ваше заявление об отказе от защитника.» — объявил судья, стукнув киянкой и покинул зал заседания.

   Прокурорша смотрела на меня с нескрываемой злостью. Точно также смотрел и адвокат. Секретарь суда смотрела с обидой, в её взгляде читалось: «Шеф так старался, а ты не оценила его сегодняшние старания.»  

   Вернувшись в клетку отстойника суда, я отвернулась к стенке и ни с кем не желала общаться: ни с арестантами, ни с земляками-конвойными. Я была зла и обижена на судью, который не хотел мне помогать доказывать мою невиновность. Если бы он удовлетворил мои ходатайства: то вызванные свидетели и назначенные новые экспертизы подтвердили, что уголовное дело сфальсифицировано.

   По дороге до СИЗО я также не проронила ни слова. Молчала и с продольными СИЗО. Когда закрылась за мною бронь камеры, я завалилась на шконку и прорыдала несколько часов, после чего мгновенно уснула и не слышала криков арестантов о постановке дорог, потом о расходе дорог.

   О том, что ночью был «С дорогами полный расход» и в тюрьму приезжала Управа узнала только на утренней проверке от продольной Аллочки:

   «Ночью управа ходила по нашему корпусу. Ты так крепко спала, я не стала тебя будить. Это я выключила твоё радио, чтобы Медведь не выступал, что после отбоя у тебя радио громко играет.»

   «Ночью была управа и приезжал Медведь? А я так была расстроена после суда, что нарыдавшись от обиды на судью, уснула и ничего не слышала. А Медведь и по нашему этажу ходил? Он заходил в камеры? Ты его видела, разговаривала с ним?» — огорчённо расспрашивала я у продольной Аллочки.

   «Конечно видела его. Злой был. В некоторые камеры заходил, у тех телевизоры и радио «поотлетали». И к тебе хотел зайти, но увидел в глазок, что ты спишь и передумал. Спросил у меня в каком состоянии и настроении ты была. Ну, я ему сказала, что ты долго плакала после суда и уснула. До самого утра по тюрьме шастал. Недавно только уехал. Говорят, сегодня уезжает из нашего города, на повышение в другой регион.» — пробурчала конвойная.

   Слёзы подступали к моим глазам, мой неизвестный спаситель, которого возможно я ни разу не видела и теперь точно никогда не увижу, оставляет меня здесь одну — на растерзание злобных и продажных тюремщиков.

   Продолжение: 78. Осенняя отработка арестантов.

---

Пожертвовать на развитие сайта

(Donate to the development of the site):

QIWI: qiwi.com/n/BEF05

           ЮМoney: https://yoomoney.ru/to/4100115451834240

Поделиться ссылкой: