Тюрьма в тюрьме.

Тюрьма в тюрьме — это кича.

   Отрывок из «Женская кича».

   Уже третий день, как я не расстаюсь с тюремным гвоздём размером на «100».

   Я и мой «гвоздь» держат всех тюремщиков от меня на расстоянии.

   С «гвоздём» я была уверена, что теперь МЕНЯ НИКТО НЕ ИЗНАСИЛУЕТ В ТЮРЬМЕ!

   Наверное, если бы у меня был гвоздь размером на «200», то все тюремщики называли бы меня не «суицидницей», а «ходячий труп» или «двухсотая».

   Три дня назад я совершила в тюрьме суицид, выпив все таблетки, которые у меня были. Сначала я пыталась порезать себе вены «мойкой». Но из-за дрожащих рук, лезвие с первого раза разрезало только кожу на руке, не зацепив вену — это оказалось чудовищно больно, так что на вторую попытку я не решилась. После этого, я решила отравиться, убить себя таблетками. Но мой организм сопротивлялся моему мозгу, желудок вывернул всё содержимое. Вешаться для меня было унизительным: представив, что у меня посинеет лицо, выпучатся глаза и мой труп испражнится в конвульсиях, как-то не привлекало мой «блондинистый мозг».

   Таблетки не убили меня, поэтому решила, что если тюремщики ещё раз притронутся ко мне или начнут насиловать — я воткну «гвоздь» в своё сердце между рёбер. Об этом я каждый раз заявляла, когда любой тюремщик подходил к моей шконке.

   Все мои вещи, посуда, одежда, разорванные несколько пачек гигиенических прокладок, размотанные рулоны туалетной бумаги «Зева» с ароматом яблока и всё остальное, что бросалось тюремщиками на пол во время «шмона» — третий день подряд продолжали валяться на полу тюремной камеры.

   Я запрещала своей сокамернице со сломанными рёбрами притрагиваться до моих разбросанных вещей на полу, когда тюремщики заставляли её «навести порядок в камере».

   Меня заставить собрать мои испорченные вещи, обувь и остальные предметы, никто из тюремщиков не решался. Каждому надзирателю, который пытался со мною заговорить, убедить меня принимать пищу, я истерично кричала и угрожала, что, если они не отстанут от меня и немедленно не выйдут из моей камеры – я воткну себе гвоздь в сердце. Я была очень убедительна, моя раненная душа кричала навзрыд из меня.

   За неделю до этого.

   Приближался двухмесячный срок моего тюремного одиночного содержания в «спецхате» под видеокамерой.

   Не смотря на очередные тюремные отработки со стороны надзирательницы Василисы, тюремные будни скрашивались ухаживаниями со стороны симпатичных тюремщиков и заботой друзей-надзирателей.

   «Дорогу с тюрьмой ставить» получалось очень редко из-за видеокамеры. А «дорога с блатными» была только через «продол», что тоже было опасно, так как малява могла легко попасть в руки тюремщиков. Мобильником вне камеры пользовалась иногда, на свой страх и риск. Благодаря друзьям-тюремщикам «фонарик» во время «шмона» ни разу «не отлетел». 

   Итак, я в тюрьме уже год и три месяца, после приговора и провала «вскрыться в суде» прошло почти три месяца. Через неделю после приговора, я выгнала «краткую» апелляшку, на «развёрнутую» нужен был добрый моральный толчок, которого вокруг не наблюдалось.

   Неожиданно, через «продольную дорогу» прилетела малява, которая мои расшатанные нервы — окончательно выбила из колеи.

   «На тебя: «красный катран» — ставка на секс.» — такой был текст малявы.

   Эту маляву я перечитала раз сто, почерк был моего друга и не вызывал сомнений в том, что это была не шутка.

   Добровольно заниматься тюремным сексом, я ни с кем не собиралась, поэтому эта малява предупреждала, что это будут делать против моей воли.

   То, что меня легко могут изнасиловать под видеокамерой в одиночной спец.хате — я убедилась в этом ещё месяц назад. Тогда меня спасла не только «тюремная заточка», но и страх «исполнителей» перед именем «Деда». Настоящее имя «Деда» мне пришлось озвучить троим «активистам», когда они пытались зайти в мою камеру в три часа ночи. (Об этой встрече прочитаете в разделе «НА КИЧЕ»).

   Мои размышления над полученной малявой прервала делегация тюремщиков, которые пришли делать вечерний обход перед отбоем. Заступившая смена надзирателей были из числа сочувствующих ко мне, поэтому именно от них я не ждала каких-либо провокаций с «тюремными ставками на секс». Эта смена недавно спасла меня от «ошибочного этапа» (Подробнее об «Ошибочном этапе» в разделе «НА КИЧЕ»).

   Но вот, на следующее ночное дежурство заступала самая мерзкая смена тюремщиков, которые постоянно меня отрабатывали в спец.хате, по чьей-то указке. В их же смену и пытались зайти в мою камеру «активисты» из хаты с шерстюгой. Поэтому, я не стала дожидаться следующего дежурства «отмороженных тюремщиков», а решила рассказать о своих переживаниях сегодняшней смене.

   Когда майор-заместитель начальника тюрьмы услышал, что ко мне пытались в камеру попасть ночные «зэки-визитёры», он сразу поверил мне и заверил, что виновные надзиратели будут наказаны.

   «Отмороженные тюремщики» в своё ночное дежурство не заступили. Но на следующем вечернем обходе меня посетил мерзкий Редькин и лилейным голосом сообщил, что на следующий день меня переведут обратно в камеру 195. Я не забыла о его пустых обещаниях в переводе меня из пресс-хаты 184 и догадывалась, что этот мерзавец со своими коллегами приготовили мне очередное испытание в тюрьме.

   Ещё до утренней шестичасовой проверки через «шныря» я узнала, что меня заселят в камеру с транзитками-лесбиянками.

   Теперь я догадалась о каком «секс-катране» шла речь.

   О том, что отмороженные женщины-активистки могут совершать сексуальные изнасилования с помощью швабр и других предметов, можно не только в американских фильмах смотреть «Когда наступит завтра». О таких жутких извращениях я была наслышана множество раз и в этой тюрьме.

   На утреннюю проверку ко мне в камеру зашли три надзирателя, двое из которых не скрывали свою неприязнь ко мне: Редькин и Добрев. Майор Гусев тоже должен был меня ненавидеть из-за моей жалобы на него, но внешне он не подавал виду и последнее время старался со мною вежливо общаться.

   Добрев и Редькин культурно со мною разговаривали, отчего я догадывалась, что видеокамера в камере не отключена. Поэтому, я решила под запись «призвать Гусева к состраданию ко мне», объяснив почему отказываюсь переходить в тюремную камеру 195.

   «Товарищ майор, пожалуйста, не переводите меня в 195 камеру. Я знаю, что там сидят отмороженные транзитки-активистки. Эти Добрев и Редькин скрывают от Вас, что они меня не раз заселяли в женские пресс-хаты. Прошу Вас, не переводите меня к активисткам, где меня могут отработать или изнасиловать.» — умоляюще обратилась я к майору Гусеву.

   «Что за бред? Кто Вам сообщил такую чушь, что в камере 195 сидят отмороженные активистки? Там сейчас находятся очень даже приличные женщины.» — возмутился капитан Добрев.

   «Вы думаете я не знаю, что вы пытаетесь меня заселить в камеру к лесбиянкам?» — истерично прокричала я.

   «Давайте посмотрим видеозапись с продола и узнаем от кого ей поступила такая малява.» — предложил Редькин, обращаясь к Гусеву.

   «Пожалуйста, товарищ майор, не переводите меня в тот корпус. Они меня там постоянно отрабатывают и пытались убить через активисток. Переведите меня лучше в карцер, но не отдавайте меня на растерзание этим двоим надзирателям.» — обратилась я к майору Гусеву.

   «Карцер – это не то место для такой женщины, как Вы. Там, ещё унизительнее, чем в этой спец.хате. Я сейчас же передам Вашу устную просьбу начальнику. Вашими переводами по тюрьме занимается только начальник СИЗО.» — холодно произнёс майор Гусев.

   Спустя пол часа, Редькин и Добрев стебались надо мною и о приятном сексе в камере с лесбиянками, при этом, запихивали мои вещи в пакеты. Потом козлятники вынесли мои вещи из спец.камеры, а Добрев и Редькин за руки потащили меня по продолу в соседний корпус.

   Весь путь до камеры 195 я громко орала: «Я не пойду в камеру к лесбиянкам!»

   Тюремщики догадывались, почему я кричала это на всю тюрьму, «нужные арестанты» должны будут передать моё сообщение для друзей.

   Редькин меня силой затолкнул в камеру 195, как когда-то затолкнул к убийцам в камеру 184. Трое сокамерниц удивлённо и загадочно меня рассматривали. Я подошла к открытому окну и прокричала на всю тюрьму:

   «Брат, передай «Деду», что меня со спец.хаты перевели в 195. Здесь ещё трое женщин.»

   У сокамерниц отвисли челюсти, никто из них не ожидал от меня такого «цинка на всю тюрьму».

   Эти женщины были транзитками, двое ехали этапом в зону для первоходок, а третья — в тюремную больницу.

   Больная пыталась скрыть, что она больна открытой формой туберкулёза, но туберкулёзный кашель говорил всё за неё. Молодая транзитка-первоходка не скрывала, что больна ВИЧ-инфекцией. Третья заявляла, что здорова, но почему-то имела дружбу с надзирательницей Василисой. Когда Василиса подозвала эту транзитку к карману брони, я услышала обрывок фразы сокамерницы: «Ничего не выйдет, она отцинковалась по всей тюрьме, наши данные уже точно пробили.»

   Двух первоходок вывезли на этап на следующий день. Туберкулёзницу вывезли на третий день. Ни с кем из этих транзиток у меня конфликта не возникло. Остался только страх, что могла «глотнуть туб.палочку». Ежедневно помещение камеры 195 несколько раз в день мною вымывалось при помощи «Белизны» и «Доместос».

   После отъезда транзиток, я только два дня после перевода из спец.хаты пробыла в одиночестве камеры 195. Потом ко мне подселили двоих. Это были: пожилая армянка и молодая наркоманка.

   Узнав, что ни я, ни армянка не курим и у нас нет сигарет для наркоманки «под занять» (у нас были, но только для личных нужд), через час после перевода наркоманка стала просить тюремщиков, чтобы её перевели из «некурящей камеры».

   Однако, каково же было моё удивление, когда продольная через карман вручила этой наркоманке пачку дорогих сигарет. Оставалось только догадываться для какой цели завели эту наркоманку.

   Я написала заявление на имя начальника ФСИН о переводе меня в некурящую камеру и отдала тюремщице заявление на регистрацию. Сразу же прибежала в камеру Василиса и пообещала, что курящую наркоманку переведёт в другую камеру, но на следующий день. После чего забрала эту наркоманку с собою на беседу. Возвратившаяся наркоманка была загадочна и пообещала нам с армянкой, что постарается бросить курить.

   Какое предложение поступило ей от тюремщицы, я даже не хотела обдумывать. Потому что меня до сих пор беспокоил «катран на секс со мною».

   Перед вечерней проверкой тюремщиков, я растянулась на полу и опять вывихнула правую руку: наркоманка изволила вымыть полы в камере, не вытерев насухо лужи с водой.

   «Несколько дней назад, точно также, из-за одной чистюлю-наркоманки, я поскользнулась в туалете и ушибла рёбра.» — произнесла пожилая сокамерница, подняла футболку и показала мне свой синий правый бок.

   «Больше похоже на то, что тебя там избили. У меня был такой же синяк по грудине и сломано ребро, когда меня активистки избивали в пресс-хате.» — негромко сказала я армянке.

   «Нет. Я сама поскользнулась.» — врала мне армянка, в её глазах стояли слёзы.

   После полуночи, когда наркоманка громко сопела и похрапывала, я достала из тайника мобильный телефон и позвонила на котёл, сообщая о новых соседках. Параллельно прилетела смс-ка от друга: «Тебя оформили на карцер за избиение сокамерницы».

   «Оформили на карцер» — вот место, где тюремщики могли спокойно закончить «катран на секс со мною». «Избитая сокамерница» в виде старухи-армянки на соседней шконке стонала во сне от боли в рёбрах.

   Не придумав ничего другого, я позвонила на «котёл», назвала код цифр для конференц-связи со «старшим братом» и сообщила всем смотрящим о больной сокамернице, а также в какой камере её «поскользнули на мокром полу». В ответ получила совет: необходимо было разрешить армянке сделать телефонный звонок с моего мобильника.

   Стараясь не разбудить наркоманку, я осторожно растолкала пожилую армянку и предложила ей позвонить домой родным, разрешив разговаривать в течение 30 минут.

   Звонила сокамерница из туалета, разговора мне не было слышно, но её в данный момент слушали многие заинтересованные уши. Я и мои друзья надеялись, что она расскажет о своём самочувствии своим родственникам. Это должно было стать моим алиби в непричастности к её избиению.

   Армянка вышла из туалета с заплаканным и благодарным лицом.

   «Мой сын на твою симку сейчас перебросил 500 рублей. Если этого мало, то скажи сколько ещё надо, он доложит.» — шёпотом сообщила она.

   «Нисколько не надо. Я разве требовала от тебя деньги за звонок?» — возмутилась я.

   «Я тебе так благодарна. За два месяца, что я в тюрьме, мне впервые удалось нормально пообщаться с сыном. В предыдущей камере мне давала звонить одна сокамерница, но она присутствовала рядом во время моего разговора. А после того, как у нас произошёл скандал с сокамерницами-наркоманками из-за того, что они употребляют наркотики в тюрьме, ту женщину перевели в другую камеру, а мне никто больше не давал телефон.» — всхлипывая, рассказала армянка.

   «Скажи честно, тебя сокамерницы избили?» — шёпотом спросила я.

   Армянка кивнула утвердительно, слёзы текли по её щекам.

   «Ты рассказала об этом сыну?»

   Армянка отрицательно покачала головою, чем меня огорчила.

   Я включила чайник и пригласила армянку выпить кофе.

   «Интересно, она добровольно оклевещет меня?» — размышляла я, искоса рассматривая сокамерницу, которая рассказывала о своём взрослом сыне, неугодной невестке и своей делюге.

   На столе завибрировал мобильник, звонили с котла.

   «Всё нормально, она рассказала своему родственнику об её избиении в предыдущей камере. Будь с нею осторожнее. Её с подельниками заказали люди из системы, чьи деньги они отмывали через подставную фирму.» — сообщил по телефону через конференц-связь хриплый голос «старшего брата».

   Сделав отбой звонящему, я услышала за своей спиною негромкий голос наркоманки:

   «Офигеть, у тебя есть телефон?»

   «Тебе нужно сделать кому-нибудь звонок?» — раздосадовано спросила я наркоманку.

   «Нет. Мне некому звонить.» — радостно сообщила наркоманка.

   «Надеюсь, ты не сообщишь мусорам о телефоне?» — неожиданно спросила с наездом армянка.

   «Я не какая-то шерстюга, чтобы стучать мусорам!» — гордо объявила наркоманка.

   Армянка выложила все свои продукты на стол и пригласила нас угощаться.

   Наркоманка жадно поедала продукты, обещая бросить курить и выполнять все наши пожелания. Когда она наелась, то посмотрела на меня восторженно и спросила с завистью:

   «Это правда, что твой любовник-тюремщик платит тебе по 5 тысяч за ночь секса?»

   Я поперхнулась бутербродом и зашлась кашлем, армянка и наркоманка по очереди стучали мне по спине.

   «Ты шибанулась? Кто этот бред придумал?» — яростно произнесла я.

   «Да все об этом за тебя в отстойниках тюрьмы говорят. Поэтому ты в вип-камерах и живёшь. А другие тюремщики против разврата в тюрьме, поэтому меня и поселили к тебе в камеру, чтобы я узнала, кто именно твой любовник.» — заявила глупая наркоманка.

   «Врут всё это, от зависти ко мне! Я тебе по секрету расскажу, мой тюремный любовник платит мне по пятьдесят тысяч за ночь секса. Деньги перечисляет на мою банковскую карту. Так что, в следующий раз в отстойнике-распределителе, ты расскажи моим завистникам правду обо мне и моём тюремном любовнике!» — серьёзным тоном заверила я сокамерницу-наркоманку. (Прочитать о настоящих расценках за секс в тюрьме, можете в разделе «В тюрьме» на главной панели).

   Глядя на удивлённо-вытаращенные глаза наркоманки, мы с армянкой громко рассмеялись.

   На утренней проверке армянке сообщили о выезде в суд на продление меры. Перед обедом наркоманку забрали на следственные действия, а меня посетила делегация тюремщиков вместе с Василисой.

   Редькин, Добрев и Василиса переворачивали все мои сумки, одежду бросали на пол, бесцеремонно обувью топтались по моим вещам и предметам.

   «Решила, переиграть нас?» — высокомерно задала вопрос Василиса, в тот момент, когда доставала из упаковки по гигиенической прокладке и разрывая каждую, бросала мне под ноги.

   Редькин хихикал и разматывал рулоны туалетной бумаги с ароматом яблока.

   Добрев включил мобильную видеокамеру, навёл её на меня и произнёс:

   «Надо сделать ей личный досмотр на камеру. Василиса прощупай её, может она в трусах что-то спрятала.»

   Василиса через мою одежду трогала мои груди, потом её рука была у меня между ног.

   «Всё ещё мечтаешь меня голую потрогать?» — презрительно произнесла я.

   «Посмотрим на твой острый язык, когда завтра в карцере будешь стонать. Догадываешься, о чём я?» — прошипела мне в лицо надзирательница.

   После этого тюремщики вышли из камеры. Я села на скамью, меня бил нервный озноб. Прогремели засовы на бронированной двери, продольная запускала в камеру наркоманку. Сокамерница изменилась, она засунула руки в брюки, и важно ходила по моим разбросанным вещам на полу. Когда продольная замкнула камеру, наркоманка объявила мне:

   «Сейчас мне надзиратели сказали, что я могу курить в этой камере, потому что – это курящая камера. А если ты будешь возмущаться, то я должна тебя побить.»

   «Делай, что хочешь. Но только не надейся, что я буду драться с тобою из-за того, что ты убиваешь саму себя сигаретным дымом.» — равнодушно произнесла я.

   Меня продолжало трясти от нервного потрясения из-за открытой угрозы тюремщицы и намёка на «катран». Я вытащила телефон из тайника и набрала котёл, но абонент был вне доступа. Не придумав ничего другого, я позвонила сыну и попросила его, что, если я умру в тюрьме, сообщить в генеральную прокуратуру фамилию надзирательницы Василисы, как соучастницы моего убийства. Сокамерница наркоманка тарабанила в бронь и просила продольную вернуть её в кабинет к мужчине-тюремщику, который недавно с нею встречался – у неё появилась важная информация.

   После того, как сокамерницу вывели, через несколько минут делегация тех же троих тюремщиков, из тайника вытащили мой телефон. Наркоманка торжествующе собирала свои вещи для перехода в другую камеру.

   «Решила стонать уже сегодня в карцере?» — радостно произнесла Василиса.

   Спустя несколько минут я совершала в отношение себя убийства, описанные в начале.

   На четвёртый день меня с гвоздём сопроводили на следственные действия.

   Встреча была с прокурором, курирующим СИЗО. Этого типа интересовало, от чьего имени появилась информация о том, что надзирательница Василиса участвует в моём убийстве. На его предложение написать заявление о том, что я не имею претензий к работникам СИЗО – я ответила отказом. Показала ему гвоздь и сообщила о своём намерении убить себя.

   Все эти дни меня ни разу не посетили ни врач, ни психолог, ни психиатр.

   На рассвете пятого дня тюремщики в масках-ниндзя у меня силою отобрали гвоздь и поволокли, потому что я упиралась и добровольно не шла – в карцер.

   Шли пятые сутки моей голодовки.

   За то, что у меня «отшмонали» мобильный телефон, который был со мною семь месяцев в тюрьме – меня отправили в карцер на 10 суток.

   Правило СИЗО: суицидник не может содержаться в одиночной камере, но законно может находиться в одиночной камере карцера, где с собою можно иметь только зубные пасту и щётку, полотенце для лица, да и ещё документы по суду.

   Несколько часов через открытое окно карцерной камеры я кричала на всю тюрьму ненавистную фамилию надзирательницы Василисы и слала в её адрес проклятия.

   На нервной почве у меня началось маточное кровотечение: весь пол в камере карцера был в крови. На мою просьбу позвать мне врача, тюремщики отвечали отказом.

   Я сидела на кровавом полу, плакала и молила Бога поскорее убить меня.

   Кто-то с улицы прокричал моё тюремное имя:

   «Луна, это ты в карцере?»

   «Да. Это я. Мне нужен врач.» — прокричала я в открытое окно.

   «Не волнуйся. Сейчас всю тюрьму поднимем.» — крикнул в ответ мужской голос.

   Через несколько минут ко мне в камеру зашли тюремщики и железным прутом замкнули окно. По-другому, до ручки окна было не достать. Потом мне занесли ведро с тряпкой и потребовали, чтобы я вымыла полы от своей крови. Тюремщик при этом дубинкой показательно шлёпал по своей ладони. Я отказалась смывать свою кровь. Через время привели «козлятника» и он вымыл полы от моей крови в камере карцера, делал он это без перчаток.

   Затем пришёл тюремный фельдшер и выдал мне кровоостанавливающие таблетки вместе с гигиеническими тюремными прокладками.

   После моего отказа от обеденной баланды и объявлении о голодовке, меня посетила комиссия из ОНК. Один из этих «членов» сказал, что я сама виновата – не нужно было хранить запретные предметы в виде мобильника.

   Комиссия ОНК не обнаружила нарушений содержания меня в карцере: врач был — таблетки кровоостанавливающие мне выдал, бак с питьевой водой — тюремщики пообещали поставить во все камеры карцера, отремонтировать кран с подачей водой – тюремщики тоже пообещали, а также вкрутить яркие лампы во всех подвальных камерах карцеров, чтобы зэкам было светлее писать заявления в суды, сидя на полу. Также тюремщики пообещали комиссии ОНК, что из канализации карцера не будут вылезать крысы.

   Мерзкий член ОНК посоветовал мне перестать бороться с режимом системы и стать покладистее, при этом добровольно одеть тюремную робу для сидельцев карцеров, иначе тюремщики это сделают против моей воли.

   «Если по вашему науськиванию, тюремщики притронутся ко мне или изнасилуют — я зубами перегрызу свои вены на руках. А мой труп будет каждую ночь посещать вас всех в ваших цветных снах.» — со злостью и ненавистью произнесла я, глядя в мерзкие лица всех членов ОНК.

   На такое моё заявление, мужчины из ОНК скривились, а женщина-подполковник из ФСИН посмотрела на меня оценивающе: так, как смотрят на соперниц.

   Я продолжила голодовку и бойкотировала молчанием всех, приходящих ко мне в камеру карцера. (читать эссе М.Ходорковского Тюремные голодовки.)

   На второй день моей голодовки в карцере, а по тюрьме седьмой день – меня посетила психолог. Нашу встречу тюремный надзиратель снимал на видеокамеру.

   «Какие у тебя требования из-за голодовки? Подумай сначала хорошо, прежде, чем ответить. Сразу тебя разочарую – из карцера тебя выпустят только спустя 10 суток.» — произнесла тюремный психолог.

   «Мне нужно переодеться в свой спортивный костюм. Мне нужно моё сменное нижнее бельё. Мыло, шампунь, полотенце и таз. Пусть включат воду в кранах. Ещё нужны мои документы по суду – необходимо закончить апелляционную жалобу на приговор.» — равнодушно произнесла я.

   Через полчаса, из двух своих сумок, которые принёс мне «козлятник», в сопровождении тюремщика и психолога, я взяла всё, что мне было необходимо. Даже разрешили дезодорант.

   Вечером я отказалась от голодовки и принимала от баландёра вечернюю баланду.

   В момент передачи тарелки через «карман брони», незаметно от стражника, из рук «хоз.быка» на кашу упали — малява и гвоздь.

   ЧИТАТЬ 2 СЕЗОН: АРЕСТАНТКА НА КИЧЕ

---

Пожертвовать на развитие сайта

(Donate to the development of the site):

QIWI: qiwi.com/n/BEF05

           ЮМoney: https://yoomoney.ru/to/4100115451834240

---

   

  

  

Поделиться ссылкой: