78. Осенняя отработка арестантов.
Начало: 77. Наркотики в хлебе и послеотпускное заседание.
Через несколько дней «прилетела малява с кичи». Васёк благодарил меня за поздравления с днём рождения и признался, что, когда читал мою душевную маляву, то прослезился. Да, даже смелые и отчаянные арестанты могут плакать, потому что у них не такая чёрствая душа, как у судей и прокуроров или следователей.
Я же, испытывая предчувствие беды, отчаянно строчила ходатайства в суд, с надеждой, что судья хотя бы разочек вчитается в смысл моих заявлений. Но на что я надеялась? Если позиция судьи была на поверхности – и ему было смешно смотреть на мои «барахтающие просьбы». В глубине своего подсознания я знала – обвинительный приговор в отношении меня давно лежит на полочке в сейфе судьи. Поэтому, никто не собирался в суде признавать очевидное – мою невиновность.
Но я не собиралась сдаваться и плыть по течению коррупционного суда. Пока я борюсь – я живу. Точнее, выживаю в тюрьме.
« Эх, надо было послушать моих друзей и делать отвод всему составу этого суда.» — ежедневно размышляла я.
Спустя несколько дней, накануне очередного судебного заседания, «нарисовался» в СИЗО мой адвокатишка. Мужчина высокого роста, на вид возрастом пятидесяти пяти лет, лицо очень неприятное. В его облике явно читалось, что он – из бывших прокуроров.
«Знаете, я полностью поддерживаю Вашу позицию в суде. Я ни разу не заявлял своих ходатайств, потому что Ваши правильно составлены и рьяно указывают на фальсификацию уголовного дела. Давайте объединим наши усилия и победим? За эти дни я набросал план своей защиты, Вы изучите его и завтра перед началом заседания, дайте мне ответ: готовы ли Вы довериться мне в своей защите. Кстати, я хотел у Вас узнать, какой юридический институт Вы заканчивали?» — произнёс адвокат-прокурор.
«Вы полностью изучили материалы уголовного дела?» — проигнорировала я вопрос адвоката.
«Честно признаюсь, ранее, я пробежался поверхностно. Но после последнего заседания, я сфотографировал материалы и эти дни изучал. У Вас есть отдельные замечания по делу, на которые я должен обратить пристальное внимание?» — юлил адвокат.
«Все свои ходатайства я озвучиваю в суде, и если Вы не спите в заседаниях, то должны к ним прислушиваться!» — начинала я злиться.
«Понимаете, мне не понятна Ваша тактика защиты. Она скорее, не защита, а нападение. Вы в своих ходатайствах указываете на изучение документов и протоколов, которые нам всем в суде и так очевидны, что противоречивы и сфальсифицированы.» — быстро затараторил адвокат, понимая, что я собралась уходить.
«А Ваша тактика, значит такая – сидеть и молчать, не указывать на фабрикацию дела, потому что и так это всем понятно? То есть, я правильно Вас поняла, что судье и остальному составу суда очевидна фальсификация дела, но никто и ничего не может поделать – потому что в этом суде не существует оправдательных приговоров? Тем более, когда в деле замешаны коллеги? Вы, кстати, давно получили статус адвоката? Сколько у Вас уже выигранных дел?» — пытаясь сдерживать свой гнев, поинтересовалась я.
«Я недавно стал адвокатом. До этого я работал в следственных органах. Вы моя первая подзащитная, так что извините, что я так долго раскачиваюсь в Вашей защите. Хотел изначально увидеть все слабые места по делу, но оказывается фальсификация по делу нагло оформлена.» — ответил адвокат.
«Ну, что же, мы с Вами засиделись. Обещаю почитать Ваши записи и завтра дать ответ.» — объявила я.
Немного позже, изучив стратегию адвоката, я удивилась, потому что оказалось, что он отлично выстроил план моей защиты. Конечно, мне не давал покоя тот факт, что из этого плана за прошедшие пять месяцев, что он был моим защитником, адвокат не сделал ничего.
Своими переживаниями я поделилась с Адамом и сыном. Они оба, не сговариваясь, посоветовали дать ещё один шанс этому адвокату.
Итак, было решено – дать возможность адвокату проявить себя.
Наступил день очередного судебного заседания. Когда меня «загружали» в автозак, я с удивлением отметила, что вместо привычного «ржавого газика», автомобиль был новеньким — «бычок». Внутри «будки» было чисто и пахло новизной, работала вентиляция салона. В этот день Адама не вывезли со мною в суд, чему я удивилась, потому что точно знала – моё заседание сразу после его.
Когда меня и других арестантов привезли в суд и завели в клетки-отстойники, я опять была удивлена: впервые за семь месяцев, что я приезжала в этот суд, внутри клеток были вымыты полы и убран мусор, а на скамейки простелены картонные листы.
«Неужели меня сегодня и в судебном заседании ждут чудеса?» — с надеждой подумала я.
Но чудес не оказалось. Судебное заседание не состоялось из-за неявки в суд моего адвоката. Меня даже не вывели в зал, секретарь судьи принесла мне в отстойник-клетку постановление о переносе заседания.
Как же я ненавидела в этот момент этого адвоката и судью! Если бы, они меня завели в заседание, то я уже могла бы повторить своё заявление об отказе адвокату. Но меня лишили такой возможности, и я была вне себя от гнева. Ещё и выяснилось, что сегодня в суде нет моих земляков: ни Паши, ни Оли – чего никогда раньше не было. Они всегда приезжали на мои заседания. Моё настроение окончательно было испорчено, и я, игнорируя общение с арестантами просидела на скамье в клетке в глубоком молчании.
Ко мне не раз подходили уже знакомые конвойные суда, предлагая кипяток для кофе или чая, но я отказывалась и на их вопросы отвечала строго:
«У меня нет желания сегодня ни с кем общаться.»
Моё поведение могли бы с лёгкостью описать, как осеннюю депрессию, что вполне возможно.
Сегодня в отстойнике суда было ужасно холодно, ещё не включили отопление, а на улице лил холодный сентябрьский дождь. Меня знобило от холода, но я упрямо отказывалась от горячего чая из «Бич-пакета».
Когда нас отвезли обратно в СИЗО, то я уже точно знала, что заболела простудой: из носа текли ручьи, в горле першило, уши закладывало, кости ломило.
Практически у всех арестантов в тюрьме снижается иммунитет из-за отсутствия поглощения солнца и витаминов. И при малейшем переохлаждении, арестанты заболевают простудными болезнями, которые без должного лечения дают осложнения на другие органы.
За десять месяцев моего нахождения в тюрьме, я не болела только один месяц, когда судья был в отпуске и мне не приходилось мёрзнуть в отстойниках, даже летом. А так, я стабильно болела два раза в месяц, не смотря на то, что рьяно начала закаляться ещё с декабря месяца — первого месяца лишения меня свободы.
Зайдя в камеру, я ещё больше содрогнулась: на окно до сих пор не поставили рамы со стеклопакетами и дождь через окно заливал подоконник, с которого вода стекала на пол камеры. В одиночной камере было ужасно холодно, сыро, а изо рта шёл пар.
Вчера я написала официальное письмо на начальника СИЗО с просьбой поставить стеклопакеты в окна, через продольную сдала заявление в канцелярию тюрьмы. Сегодня я решила и повторное заявление написать, в надежде, что от количества заявлений начальник СИЗО обратит внимание на мою камеру.
Когда продольная Людмила получала от меня заявление, то ехидно заявила:
«В прошлом году, в этой камере поставили рамы только в декабре, и то от них не было толку, потому что они рассохлись и не подходили. Из огромных щелей даже снег сыпался в камеру. Этой весной, когда снимали рамы с этого окна, они окончательно развалились. Но новые никто не сделал, так что будешь зимовать без стёкол. Зато на лице не появятся морщины.»
«Моё лицо и так выглядит моложе твоего. Так что, рекомендую заселиться тебе ко мне в камеру, может помолодеешь?» — не сдержавшись, со злостью ответила я противной продольной.
У тюремщицы Люды выпучились глаза и отвисла челюсть, раннее на все её мерзкие и унизительные заявления в мой адрес, я стойко отмалчивалась.
Продольная со злостью захлопнула карман на двери.
До постановки дорог оставалось ещё, как минимум три часа. Поизучав окна в помещении напротив, убедилась, что стёкла поставили только в медицинских кабинетах. В больничных и мужских камерах на окнах стёкол не было, а ведь через несколько дней наступит уже октябрь. Заметив, что окно камеры 53 (моя дорога) завешано одеялами, я решила тоже придумать штору на своё окно, которое было большим, почти на всю стену.
Лишних одеял и простыней у меня не было, но у меня было много упаковок новых мусорных пакетов, которые мне сыночек присылал каждый раз в посылках. Тогда я посмеялась, что он мне и крутку огромных пакетов положил, которые подходят к 50литровому баку, сейчас же этим пакетам была очень рада. Разрезав несколько пакетов по швам, я их между собою склеила скотчем (который в тюрьме считается запретом, я его купила за две пачки сигарет) и у меня получилось огромное чёрное полотно из пакетов.
Такой «антимусорной шторой» я собиралась завесить окно только после отбоя, чтобы не было недовольства от тюремщиков.
Выпив таблетку «парацетамола», надев на себя три кофты и двое штанов, намотав на голову махровое полотенце, забралась под тюремное одеяло, которое правильнее было бы назвать покрывалом. И сразу же провалилась в сон.
Проснулась от настойчивого крика дорожника из хаты 53:
«Один, девять, пять – ставь дорогу!»
Мозг проснулся, но тело не слушалось, болезнь вступала в свои права. Кое-как встав со шконки, шатаясь я подошла к мокрому окну, дождь лил не переставая. В камере было ещё холоднее. Помахав рукою дорожнику, я аккуратно стала подтягивать «коня», с каната капала вода.
Сразу же прилетели малявы от знакомых арестантов, все просили таблеток от температуры и антибиотики. Оставив себе по две таблетки, на каждую маляву отправила парацетамол и амоксициллин. Сама же написала просительные малявы на котёл и Адаму, спрашивала что-нибудь от температуры и гриппа.
С котла сразу же прилетели: Колдрекс, Тера-Флю, Ринза и Колдакт. Также прилетел лимон и махонькая баночка с ложкой мёда. От души.
А вот от Адама не было никаких известий, отчего я запереживала, ведь его и не вывезли сегодня в суд, а у него должны были быть «прения».
Стараясь убить время, пока Адам вышлет мой фонарик, я завесила окно самодельной шторой. Написала на дорогу 53 маляву с просьбой, что пока не «прилетит мой мобильник», по одной маляве мне не отправлять, объяснила, что перемёрзла в суде.
А сама, перебарывая дрожь от холода, отправилась в душ, раньше я уже писала, что у меня в камере была отгороженная душевая комната. Отчего я ощущала себя, как в вип-камере. Убедившись, что горячая вода идёт хорошо, я очень долго стояла под душем, согреваясь.
Когда я вышла из душевого закутка, то оторопела: вся камера была словно в тумане, ничего не было видно из-за пара.
«Так легко и тубик подхватить из-за сырости.» — грустно подумала я.
После горячего душа я чувствовала себя взбодрившейся. А после горячего чая с лимоном и мёдом, в камере уже не было так холодно. Да и штора из мусорных пакетов, создавала тепличный эффект в камере.
Подойдя к окну, дёрнув канат, забрала дорогу к себе, но в коняшке не было мобилки, лежали только малявы от арестантов.
«Что же случилось у Адама, почему от него нет известий? И что с моим телефоном?» — огорчённо размышляла я.
Я повторно написала маляву Адаму, а также написала маляву смотрящему за хатой, в которой прятали мой «Нокиа-фонарик».
Спустя время отписался только смотрящий «Немец», он сообщил, что отправил мой мобильник Адаму ещё с первой дорогой, как и всегда. Но от Адама так и не было никаких известий.
Усталость накатывала на меня, но я всё же решила написать на котёл просьбу выслать мне «полётку».
Через тридцать минут по «полётке» я разговаривала с Адамом.
«Меня продержали в отстойнике тюрьмы до самого вечера. В суд так и не вывезли. Так замёрз там, ещё и в камере холодно. Чувствую, что заболеваю. Ещё никакие малявы не читал, хандра накрыла. А фонарик тебе не послал, думал ты после суда будешь отсыпаться. Тебе котёл сам выслал полётку? Так тебе отправлять твой фонарик или ты уже по полётке порешала свои вопросы?» — объяснялся со мною Адам.
В его голосе я чётко слышала фальшь и заискивание.
«Да, пришли мне телефон, я хочу ещё с сыном поговорить.» — недовольным голосом пробурчала я.
Когда прилетел мой «фонарик» время было три часа ночи. Я всё равно позвонила сыну, он сонным голосом сообщил, что у него всё в порядке. Пожелав друг другу спокойной ночи, мы распрощались с ним.
«Фонарик» показывал зарядку на одну полоску. В списке последних звонков никаких номеров не было. Но открыв папку журнала звонков, я обнаружила огромное количество исходящих номеров, по времени которые были с десяти вечера, то есть сразу после постановки дороги. Набрав один из номеров, я услышала довольный мужской голос:
«Киска, тебе всё же не спится?»
На втором плане этого голоса стоял привычный для моего слуха гул арестантской мужской хаты.
Ничего не ответив, сделала отбой звонку. После этого набрала номер оператора и поменяла номер на симке. Еле переборола в себе желание высказать недовольство Адаму, что он нахально распорядился моим имуществом — мобильником. Но решила, что пока не буду раскрывать перед ним свои догадки, а поступлю по своему.
Саму симку я вытащила из телефона и разряженный телефон напрямую, не через камеру Адама, отправила смотрящему за хатой «Немцу», попросив его зарядить батарею.
Следом за «стрёмом», я отправила «Немцу» «бандяк», в который упаковала кофе, карамель и фрукты.
Только я собралась снимать дорогу, как прилетела «малява» от дорожника 53. В ней он сообщал, что им на хату «зашёл» «смотрящий за дорогами» и попросил придержать мою дорогу, потому что мне летит важное сообщение.
Меня била дрожь от волнения, какое ещё важное сообщение, что случилось. Я в течение получаса ожидания, нервно наматывала круги беспокойства.
Дорожник подал мне сигнал, чтобы я тянула к себе в хату коня. Трясущимися руками я развязывала мешок, который был туго набит. Здесь было несколько маляв и бандюк от Немца. Я сразу принялась читать маляву от смотрящего за дорогами «Лютого»:
«Сестра, надеюсь не напугал тебя тем, что придержал дорогу твою. С дороги за кичей сообщили, что тебе брат отправил маляву. Хотел, чтобы ты получила её сразу, может Ваське что-то срочное нужно. Также тебе шлём от нас с Немцем тёплые шерстяные носки, не обессудь, что они мужские, но новые.»
Я вздохнула с облегчением, быстро открыла запаянную в плёнку маляву с кичи от Васька. В ней не было никаких просьб, только наша, как всегда с ним дружеская переписка.
Написала благодарственную маляву смотрящему за дорогой «Лютому», с которым сдружилась ещё пару месяцев назад, когда он был смотрящим за хатой. Так же сообщила ему, что Васёк о «нужде» ничего не написал. После, отправила малявы и сняла дорогу, тогда как по тюрьме в женском корпусе уже дороги давно сняли.
Распаковав «бандюк», помимо сладостей и фруктов, обнаружила тёплые вязанные носки из натуральной шерсти, правда размером ноги где-то на 45. Так было их приятно надеть, как будто бы бабушка связала их для меня. Прямо в новых носках я забралась под одеяло-покрывало и задремала.
Проснулась от недовольного голоса продольной Людки:
«Э, дамочка, ты в своём уме такое вешать на окно?»
«А вы в своём уме, игнорировать приказы начальника тюрьмы и не ставить на окна стеклянные рамы? Или вы хотите меня заверить, что начальник приказал вам заморозить всех арестантов, чтобы в тюрьме началась эпидемия? В следующем выезде в суд, я сообщу своему адвокату, как вы тут нас «отрабатываете»! Он быстро на вас нашлёт надзорных проверяющих!» — сама не ожидая от себя такой тирады, угрожающе «наехала» я на противную тюремщицу.
«Но ты хотя бы днём тогда снимай эту занавеску, хорошо?» — притихшим тоном попросила меня продольная Людка.
Продолжение: 79. Массовые пытки холодом.
Пожертвовать на развитие сайта
(Donate to the development of the site):
QIWI: qiwi.com/n/BEF05
ЮМoney: https://yoomoney.ru/to/4100115451834240
